Конечно, мат должен быть исключен из нормального употребления языка в нашем обществе. Степень использования этого эмоционального лингвистического приема мужчинами зависит от характера отношений между говорящими. Однако слова Арсения Тарковского очень подходят к использованию ненормативной лексики:
Поле брани: научное осмысление феномена русского мата
Работа Б. А. Успенского, освещающая истоки русского языка бромидов, стала классической. Успенский рассматривает эту тему и указывает на ее крайнюю табуированность, поэтому в литературной традиции допустимыми считаются только «церковнославянские выражения, такие как кончать, хуй, вымя плода, афедрон и седалище». В отличие от многих западноевропейских языков, другая «популярная» обсценная лексика в русском языке фактически табуирована. По этой причине бранные слова были удалены из словаря Даля, русского издания этимологического словаря Фасмера и «Сказок» Афанасьева; даже в академических собраниях сочинений Пушкина бранные слова заменяются полными остановками в литературных произведениях и письмах; «Тень Баркова» Баркова, известная обилием бранных слов (например, «Грязная ночь *** идет:) Ночь с *** похотливой луной / Ночь с *** похотливой луной / Ночь с *** лежащей женщиной в пуховой постели / Со спящим монахом) вообще не публиковалась во многих сборниках произведений. По мнению Успенского, это табу на ненормативную лексику, которое распространяется даже на профессиональных литературоведов, связано с «чистотой цензоров или редакторов», а Достоевский даже говорит о чистоте русского народа в целом, оправдывая обилие ненормативной лексики в русском языке тем, что она не всегда означает что-то плохое.
Изображения крестьян с XII по XIV века: крестьянин за работой; крестьянин на отдыхе; игры
Шах и мат действительно может быть дружеским приветствием, признанием или выражением любви. Если у него так много значений, то возникает вопрос: откуда взялся мат, каковы его исторические корни? Теория Успенского предполагает, что мат когда-то имел культовые функции. В качестве доказательства можно привести примеры матерных слов и выражений из русских языческих свадебных или сельскохозяйственных ритуалов, где женщина могла быть связана с культами плодородия. Интересно, что российский филолог Борис Богаевский сравнивает русскую удрию с альтруизмом греческого крестьянина. Христианская традиция, с другой стороны, запрещает словесное насилие в ритуале и повседневной жизни на том основании, что это «постыдный лай», оскверняющий душу, и что «греческая… Греческий выбор слов» — это бесовская игра. Запрет русского «славословия», то есть ругательств, был напрямую связан с борьбой православия против языческих культов, в которых они использовались. Значение запрета становится особенно очевидным, если учесть, что «славословие» во многих случаях функционально эквивалентно молитве. В языческих представлениях с помощью заклинаний можно было найти клад, освободиться от болезни или козней знакомого духа или дьявола. Поэтому в славянской работорговле часто существовало два параллельных варианта: либо читать молитву перед нападающим дьяволом, либо проклинать его бранными словами. Успенский видит корни русского ковра в языческих ритуальных заклинаниях и проклятиях и связывает так называемый основной тип русского ковра («*** твою мать») с архаическим культом земли.
Мужчина выбирал свою тещу один раз в день -.
Мать отечества будет потрясена,
Божья Матерь будет потрясена от Своего престола.
Перекликаясь с дуалистическими славянскими представлениями о «трех матерях» — Матери-Земле, Матери-Богине и Свекрови — компаньон призван оскорбить мать получателя, одновременно напоминая о священных матерях и оскверняя сам материнский принцип. В этом есть отголоски языческих метафор беременности земли и контакта с ней; в то же время это может объяснить веру в то, что земля открывается под клятвой или что клятва может потревожить предков (которые находятся в земле).
«О матерщине, эмоциях и фактах»
А.А. Беляков, ссылаясь на легенды русского фольклора, прослеживает происхождение мата до мифа о «славянском Эдипе»: однажды мужчина убил своего отца и осквернил мать. Затем он передал своим потомкам «материнскую формулу», с помощью которой они могли навлечь родовое проклятие на врагов или попросить предков о помощи. Беляков согласен с тем, что глубочайшие корни этого мифа лежат в ранних языческих культах, связанных с культом «матери сырой земли и идеей ее оплодотворения».
I. Г. Яковенко в своей статье о Мате утверждает, что традиционная, патриархально структурированная культура имеет тенденцию осквернять роль женщины. Именно этот мотив мы видим в формулах матата — они почти всегда ассоциируются с грубыми образами насилия над женщинами. Яковенко противопоставляет «знак высшей опасности» («…» женские гениталии, женское начало) мужскому фаллосу, «защитному знаку», и приводит ряд бранных выражений. Как выясняется, женских непристойных типов гораздо меньше, чем мужских; кроме того, женская парадигма несет в себе окраску чего-то грязного, ложного, имеющего отношение к несчастью, воровству, лжи («…» конец, «…» украсть, «…» лжец), в то время как мужская парадигма партнера отсылает к табу или опасности. Злой характер женщины, воспринимаемый через женский символ — вагину, подчеркивается многочисленными пословицами и поговорками, сказками и легендами: Можно вспомнить изображения Проппом «зазубренной вагины», с которой должен бороться герой-мужчина.
Русские ковры — форма языческого сознания в монотеистической культуре
Позже традиция нецензурной брани перешла от языческих культов к русскому скоморошеству, с которым государство активно боролось с XVII века. Однако от почти исчезнувшего Скомороха традиция перешла к Лубоку, песням кабаре, театру Петрушек, базарным крикунам и так далее. Запретная лексика патриархально-языческого периода русской культуры продолжает жить в несколько иных формах.
«Русский мат как мужской обсценный код: проблема происхождения и эволюция статуса»
В.Ю. Работа Михайлина бросает вызов традиции, приписывающей происхождение русских ковров культам плодородия. Хотя Михайлин во многом согласен с Успенским, он предлагает существенные изменения в его теории и рассматривает историю ковров от языческих культов до современной дедовщины. Связь теории «главного мифа» Топорова-Иванова с мифологическим аналогом громовержца — собакой — его не устраивает: «Я позволю себе один вопрос. Почему вечный враг грома, традиционная иконография которого предполагает прежде всего не собаку, а змеевидное существо, в данном контексте принимает форму собаки, неизменную и во всем своем облике?
Плодородная земля, по мнению автора, не могла ассоциироваться с мужественностью в архаические времена: Это чисто женская территория. Напротив, чисто мужской считалась территория, связанная с охотой и войной, пограничная территория, где хороший муж и семьянин был готов проливать кровь и грабить, а порядочный юноша, не смеющий смотреть на соседскую девушку, насиловал дочерей врага.
Михайлин подозревает, что в таких областях мат когда-то был связан с магическими практиками мужских военных союзов, отождествляемых с «собаками». По этой причине клятву также называли «песя лайя»: Символически воины были олицетворением волков или собак. Это также может объяснить тот факт, что до недавнего времени язык мата был преимущественно мужским языковым кодом.
В индоевропейской культуре каждый мужчина так или иначе проходил через инициацию, сопровождавшуюся периодом, который можно назвать «стадией собаки». «Собака» воина, живущая за пределами домашней территории, в периферийной зоне, существует вне культуры очага и земледелия. Он неполноценный, незрелый и обладает «боевой яростью», которая включает в себя использование недопустимых ругательств в доме. «Волкам» и «собакам» не место на человеческой территории, потому что само их присутствие является загрязняющим: соответствующие правила и поведение строго табуированы, а их носители, не пройдя обряд очищения и не превратившись таким образом из «волков» обратно в людей, лишены самых элементарных гражданских прав. Они по определению являются носителями хтонического принципа, они магически мертвы и как таковые просто «не существуют».
Формула «*** твою мать» в мужских «собачьих» клубах была, таким образом, заклинанием, которое магически уничтожало противника. Такое заклинание символически уподобляло противника сыну хаотического существа, отождествляло его мать с сукой и помещало его в крайне маргинальное, нечеловеческое царство, где могли происходить подобные сношения. Поэтому все матерные слова также подразумевали собачьи гениталии и звероподобные половые акты, которые не имели ничего общего с людьми, происходили в домашней сфере и были обрамлены ритуальной традицией и другими признаками культуры.
Чисто мужской характер языка матки в России затем переносится в более общий контекст. После революционных событий 1917 года парадигма языка коренным образом изменилась. Мат стал одним из средств общения патриархальной (хотя внешне антисексистской) элиты, наряду с неоязыком. Советский лагерь и растущий интерес к эксплуатации женского труда также сыграли свою роль, в том числе и в армии, где спутница напрямую взяла на себя коммуникативную функцию архаичных мужских объединений. Поэтому вскоре табу на спаривание перестало быть таким сильным в женской или смешанной среде и в конце концов ушло в прошлое совсем. Кодекс мужской непристойности стал универсальным.
«Виртуозы-матершинники». Русские писатели о русском мате
Мы даже не беремся говорить о том, насколько широко распространен мат в России. Вот рассказ Всеволода Иванова:
«Жил-был разбойник, жил очень давно. Давным-давно жил человек, который жил очень давно. Он чувствовал, что смерть приближается. И жалко было отдавать сокровища близким — все они были глупы. Он решил закопать ее, чтобы она стала сокровищем. «Что ты хочешь похоронить?» — спрашивают его. «От русского ничего не скроешь. Он все равно найдет его». — «Я дам клятву». — «Какую клятву ты дашь?» — Я дам клятву, что это сокровище не будет снято до тех пор, пока существует русская земля. Он зарыл сокровища в твердую, каменистую землю и дал клятву тому, кто откопает их без единого проклятия. Прошла тысяча лет, и тысяча человек раскопали сокровища, и не нашли ни одного, кто бы не клялся. И так происходит и сегодня.
Платонов по-своему выразил свое отношение к сквернословию:
«Они входят в церковь — снимают шапки, но ругаются бранными словами, перекрещиваются и вздыхают».
Русский поэт-иммигрант А. Несмелов говорит, что в жизни можно оставить все, оставив, в том числе, и родной язык:
Я оставляю вам долги мои, у вас пастбища ваши, я оставляю пути мои, у вас пастбища ваши. Да, ваш язык. Я не знаю никого лучше для грязной работы.
А. С. Пушкин очень сожалел о сокращениях, сделанных цензурой в «Борисе Годунове»: «Все это хорошо; жаль только, что в моем Борисе есть народные сцены и французские и русские ругательства» (письмо П. А. Вяземскому, 2 января 1831 года). Поэт умело и со вкусом использовал русский разговорный язык в своих произведениях, например, в «Колеснице жизни».
Утром мы садимся в повозку, радуемся, что у нас все получается, и, наплевав на лень и беспечность, кричим: «Поехали! Черт возьми!
Лапидарис выразил свою стратегию в отношении «неприличной» лексики такими словами: «Если ты пришел в паб, не сердись, это компания, это разговор; но если ты молчишь, когда мужчина говорит с тобой, ты оскорблен и горд, недостоин доброго христианина».
Н.А. Некрасов также был не чужд «резких» слов. А.Ф. Конни вспоминал: «Когда только она (Фекла Анисимовна — жена Некрасова — Г.К.) сидела за ужином с женщинами и рассказывала о каком-нибудь происшествии на охоте или эпизоде из деревенской жизни, Некрасов прерывал свое повествование и вежливо говорил ей: «Зина, выйди, пожалуйста, у меня есть плохое слово», и она с ласковой улыбкой уходила на несколько минут».
И. Когда Бунину было присвоено звание почетного академика, «из благодарности он решил принести «словарь скверных слов» своей академии и хвастался этим словарем в присутствии жены». Для составления словаря «он взял мальчика из деревни, чтобы тот помог ему собрать бранные слова и непристойные песни».
Русские ругательства спасли жизнь И.А. Бунин. А. Бунин в «мучительные» годы революции. Он описал это так: «А в полдень того же дня горел соседский двор, и снова сбежались люди со всей деревни и хотели бросить меня в огонь, крича, что я поджег его, и меня спасла только ярость, с которой я бросал непристойные слова в кричащую толпу».
Откуда же взялся русский мат? Кто к нам его занес?
И никто никогда не приносил его нам. Это наш домашний, тщательно скрываемый духовный ребенок.
Вряд ли существуют официальные отечественные словари, в которых ненормативная лексика встречается наряду с высшей лексикой. Некоторые слова такого рода встречаются только в словаре В. И. Даля (только в издании Бодуэна) и даже в таком специальном словаре, как Этимологический словарь славянских языков (праславянский словарь). Ссылка на эти два словаря уже говорит о многом: Это очень популярная, старая и чисто славянская лексика.
Жизнь неприличных слов похожа на историю человеческого общества: человек рождается голым и ничуть этого не стыдится, и если климат позволяет, он всю жизнь ничем не прикрыт. В тех же местах, где люди нуждаются в защите от климата одеждой, было придумано, что голые — это очень, очень неприлично.
А. Когда А. Ахматова заметила, что греки изображали своих богов обнаженными, она гневно заявила: «Считать обнаженное неприличным — это неприлично». Та же ситуация с одеждой затем повторилась в славянских языках со словами, обозначающими гениталии и процесс рождения нового поколения.
Общий славянский глагол *jebati/jebti может иметь два значения: 1) ударить, поразить и 2) обмануть. Эти значения кажутся совершенно разными только на первый взгляд. На самом деле связь между этими двумя понятиями очень прямая: Я могу ударить, но могу и обмануть. В первом случае это болезненно, во втором — оскорбительно.
Интересно, что те же значения сохранились и в русском языке, см.: jebanut’ — «бить, избивать», objebat’ — «обманывать». Эти значения сохранились почти во всех славянских языках, но вполне легально и без цензуры они существуют (и активно функционируют) в лужицких языках. Если не брать обычные словари (например, словарь Арношта Муки, который ссылается на В. И. Даля в издании Бодуэна), а взять «официальный» верхнесорбский орфографический словарь и найти там: jebačny — «обманщик», jebak — «обманывать», jebanje/jebanstwo — «обман, мошенничество», jebać — «обманывать». Однако выражение этих значений в такой форме было полностью табуировано в восточнославянских языках, поскольку лексика, выражающая их, относилась к категории проклятий.
«Непристойное» значение глагол *jebati/jebti мог приобрести уже в общеславянскую эпоху, о чем свидетельствует его появление во многих славянских языках (болгарском, польском, сербском, чешском, всех восточнославянских языках). В современном русском языке этот термин в значительной степени сформирован телевизионным переводом в слово fuck(sya).
С этим значением (и, видимо, давно) глагол *jebati/jebti вошел в словосочетание job tvoju mat, которое уже стало прилагательным.
Кстати, это любимое выражение Нобелевского лауреата Бродского: только в книге «Диалоги с Иосифом Бродским» (1998) знаменитый поэт использует это выражение около десяти раз.
Правда, книга родилась из записи двух мужчин, но она стала доступной для очень широкой аудитории.
Это выражение восходит к очень древнему времени: концу эпохи матриархата и подъему патриархата. И смысл в то время был отнюдь не непристойным, но
